В Кельне в новогоднюю ночь совершены сотни нападений на женщин на площади у главного вокзала. По официальной версии, предполагаемые правонарушители — выходцы из Северной Африки и с Ближнего Востока, многие из которых подали заявку на статус беженца. Как одна из основных версий рассматривается организованный с помощью социальных сетей «секс-моб». И все это на фоне резкого скачка притока мигрантов прежде всего из воюющих Сирии и Афганистана, который только по предварительны данным в 2015 году прибыло в страну 1 миллион 2000 человек, оценочно четверть миллиона — нелегалы. Как Германия будет на это реагировать? И почему ей так сложно на это отреагировать?

Я думала, что моя подруга Хелена из Кельна, мать двух совершеннолетних дочерей, будет встревожена. Звоню ей и застаю в пути на главный вокзал — тот самый, где произошли скандальные события в новогоднюю ночь. Хелена едет на митинг в поддержку сирийских беженцев. Ее спокойствие поражает:

— Нет, мы не боимся новых нападений. Не стоит преувеличивать масштаб произошедшего.

Митинг возле Кельского собора организован беженцами в поддержку самих себя. На месте, где были совершены нападения, полиции много и бояться нечего. Взволнованно выступают сирийцы, говорящие по-английски, благодарят и очень просят дать им шанс. Многие держат плакаты на немецком и арабском языках «Мы против сексизма». Немкам, пришедшим на митинг, дарят розы. Свою розу получает и 66-летняя Гизела. Она каждые три дня добровольно ездит в аэропорт Кельн-Бонн, чтобы встречать вновь прибывших беженцев, распределяет в пункте сбора одежду, предметы первой необходимости, и очень сопереживает своим подопечным:

— Самое страшное, что произошедшее в Кельне бросает тень на невиновных! — говорит Гизела.

Митинг показывают по телевизору. «Гвоздь программы» — ставший в Германии известной медийной персоной «пианист из руин», палестинский музыкант Айхам Ахмад, бежавший в Европу из Сирии. Его фортепиано в лагере для беженцев сожгли исламисты.

— Это красивая история, но вся проблема в том, что немецкое общество слишком падко на красивые медийные истории, — вздыхает Зильке, доктор философских наук из Бонна. Она не без волнения, но вдумчиво следит за событиями последних месяцев.

— В последние месяцы немецким обществом очень сильно манипулировали. Прежде всего это касается всплеска так называемой культуры приема мигрантов (Willkommenskultur), в ней было много эйфории, в том числе, раздутой СМИ с помощью сильных кадров страданий беженцев. На политическом уровне действия Германии во многом объясняются историческим чувством вины и той ролью, которую Германия привыкла исполнять на мировой арене. Мы должны быть в авангарде добрых дел, чтобы искупить эту вину. Но у меня есть большое подозрение, не являются ли эти приветственные жесты частично медийной инсценировкой. Медиа фактически подогрели тему приема мигрантов этой осенью. Нам показывали беспроигрышные картинки — матерей, детей, это олицетворение незащищенности перед лицом опасности. Естественно, все эти образы вызывали сострадание и готовность помочь. Но те люди, которые с восторгом говорили о готовности принять мигрантов, смотря репортажи о Кельне, моментально меняют свой тон.

В первые дни после случившегося страна была в растерянности. В рапортах кельнской полиции от первого января — новогодняя ночь прошла спокойно. Но уже в первые дни после Нового года в полицию стали лавинообразно поступать заявления от пострадавших женщин.

Становится понятно: масштаб произошедшего для Германии беспрецедентен. В этой стране до сих пор в любое время дня и ночи, за редким исключением, женщины всех возрастов могли ходить по улицам, не опасаясь ни за свою честь, ни за свой кошелек. 5 процентов населения страны исповедуют ислам, в основном это переселенцы турецкого происхождения, но никому и в голову не придет бояться оскорбления от мусульманина на улицах. Особенно в Кельне, где свобода, толерантность, открытость к религиям и меньшинствам — образ жизни.

Для Германии, в отличие от соседних Бельгии и Франции, угороза в виде группы молодых мужчин, агрессивно пристающих к женщинам и совершающих мелкие грабежи, новый вид опасности. «И в страшном сне невозможно себе представить, что в разгар новогодней ночи в совершенно открытом, публичном и наводненном людьми месте — между вокзалом и Кельнским собором — тебя могут раздеть, унизить, просунуть пальцы в интимные места, выхватить личные вещи, ограбить», — голоса девушек, пострадавших в Кельне в новогоднюю ночь, сливаются в один возмущенный, оскорбленный и разозленный хор.

Но преступления в новогоднюю ночь пугают немцев не только сами по себе. Для многих они стали свидетельством общего ощущения системной небезопасности.

— На моей памяти не было такого в Германии, и я имею в виду не само преступление, но и то, как работала полиция и как освещали это СМИ,— говорит Мартин, с которым мы год назад познакомились на антифашистской демонстрации. Мартин — честь и совесть немецкой нации. Он придерживается умеренных левых взглядов и выбирает точные формулировки.

— Долгое время было непонятно, что происходит в принципе. И самый главный вопрос — кем были преступники? Ведь речь идет о порядка тысячи человек, поймать удалось немногих. Это, прежде всего, интересно, потому что оставляет многим пространство для ложных причинно-следственных связей между этим случаем и беженцами, приехавшими в последнее время. Хотя, по всей видимости, это были те, кто живет здесь уже относительно давно.

Так все-таки кто же преступники? Ведущие немецкие газеты и журналы сначала высказывались настолько осторожно, что у многих создалось ощущение, что информация замалчивается. Кодекс профессиональной этики дает журналистам в Германии право публично называть национальность предполагаемых преступников, только если эта информация как-то связана с самим преступлением, скажем, оно совершено на почве кровной мести. Но до какой степени уместно скрывать такую информацию и не называть вещи своими именами — вопрос, который тревожит многих.

Работой СМИ в эти дни, кажется, недовольны абсолютно все. Одни считают, что они недостаточно освещали ситуацию в первые дни и осторожничали. По мнению других, они были слишком тенденциозны. СМИ пытаются оправдываться. Колумнистка ведущей консервативной газеты «Франкфуртер Альгемайне» Антония Баум пишет: «Никто не хочет сейчас высказываться на эту тему по двум причинам: во-первых, слишком мало информации, кроме того, что преступники выглядели как выходцы из Северной Африки; во-вторых, никому не хочется поднимать тему отношения к женщинам в странах Северной Африки и Ближнего Востока, когда у нас сейчас такой высокий приток мужчин именно из этих самых стран».

Мэр Кельна Генриетта Рекер невольно усиливает панику и успевает себя дискредитировать советом молодым женщинам скромнее одеваться и держаться с подозрительными личностями на расстоянии вытянутой руки. В ответ на это на площадь перед Кельнским собором на одиночный пикет выходит художница Мило Муар. Выходит полностью обнаженной с плакатом, на котором написано: «Мы не добыча, даже если мы обнажены».

Однако не все после событий в новогоднюю ночь столь смелы. Кельнцы начинают усиленно вооружаться газовыми баллончиками, магазины подтверждают отсутствие товара на складах — все раскуплено. Полиция дает на свой странице в фейсбуке советы о том, как правильно подавать заявку на разрешение ношения газовых пистолетов. На нее тут же обрушиваются с критикой: «Вы бы еще повесили рекламные плакаты с газовыми пистолетами, вместо того, чтобы нас защищать?»

Через несколько дней после инцидента в Кельне со своего поста уходят глава и пресс-секретарь кельнской полиции. Но персональные отставки — только верхушка айсберга. В полиции начались активные дискуссии, как предотвращать подобные инциденты: речь идет о серьезной реформе.

В одном из спортивных комплексов в городе Борнхайм под Кельном беженцам запретили вход в бассейн — те слишком пристально и вызывающе разглядывали женщин в купальниках. А ведь это они еще не знают о совместных немецких саунах, которые женщины и мужчины посещают обнаженными.

В центре бывшей столицы Западной Германии Бонне, на Кельнштрассе, ведущей прямиком в Кельн, в начале осени расселили беженцев в красивом особняке довоенной постройки. Теперь в доме всегда горит свет, свесившись из окна, вечно кто-то курит, на подоконнике хранятся продукты, во дворе играют дети, иногда взрослые мужчины — в мяч. На соседней улице висит баннер «Добро пожаловать, беженцы». На генераторе под домом красуется свежая надпись красной краской — «Only hate». Пару раз к особняку приезжал полицейский наряд. В общем, квартал зажил новой жизнью. Узнать новых соседей в лицо несложно — их отличает специфический смуглый с желтоватым оттенком цвет кожи и взгляд рыбы, выброшенной на берег. На извилистых каменных улочках города их чаще всего можно встретить небольшими группами по 2-4 человека.

Альтштат, квартал, где поселили беженцев, — смешанный, в нем живут семьи с детьми, в основном, левого толка, иностранцы, старые хиппи и обычные бюргеры. Идея разместить их близко к центру города, в благополучных районах, где все друг у друга на виду, не кажется такой уж неудачной — все-таки, более верный путь интеграции, нежели создание гетто на окраинах. К новым обитателям квартала соседи, тем не менее, пока относятся настороженно.

— Я боюсь теперь там гулять с собакой, — говорит пожилая полька Ядвига, живущая по соседству, — Ведь собака в исламе считается нечистым животным. Скоро нам тут всем придется потесниться и считаться с ними.

Сама Ядвига когда-то вынуждена была бежать из Польши из-за участия в антикоммунистическом движении «Солидарность».

— Нам, тогдашним беженцам, очень долго приходилось доказывать немецкому государству, что мы чего-то стоим, — говорит Ядвига не без горечи. — А эти, — взмахивает рукой за спину, в сторону особняка, — не успеешь оглянуться, они тут уже пьют кофе на углу за счет нас, налогоплательщиков.

Никаких роскошествующих беженцев однако в кафе не видно. Пока жизнь приюта очень скромна.

— Это в большинстве своем измученные, глубоко травмированные люди, — рассказывает Адель, дипломат одной из ближневосточных стран, давно живущий в Германии и регулярно имеющий дело с ведомством по делам иностранцев. — И им совсем не хорошо в Германии, языка которой они не знают, обычаев которой не понимают. Все, что они хотят — это попытаться нормально жить дальше, они просто хотят отдать своих детей в школу.

В школу по соседству уже приняли первых детей из «особняка». К этому готовились во время летних каникул, на первом звонке родителям раздавали брошюры о планах школы по интеграции новых детей. Хайке, мать двоих детей, однако, от этого не в восторге. Она, как и другие мамы, опасается, что в школе упадет успеваемость и начнутся эпидемии привезенных беженцами заболеваний. Эти опасения разделяет и коренная жительница Бонна, врач-терапевт Доротея, чей частный кабинет находится в нескольких сотнях метров от особняка-приюта: «В обычные времена я бы не стала советовать освежать вакцинацию от столбняка, дифтерии и коклюша, но сейчас мы неизбежно получим весь набор инфекционных заболеваний, нормальной медицины там просто нет».

У школы стоят подростки: девочка в никабе среди подруг в платках и без, в нескольких десятках метров от них — мальчики того же возраста с сигаретой, набитой марихуаной.

Правда в том, что у Германии пока не очень получается стать органичным плавильным котлом, замечает Мартин:

— Страна всегда пыталась оставаться все же государством немцев, привлекая точечно под какие-то потребности иностранцев. Это касается и того, как люди до сих пор думают о мигрантах. У мигрантов здесь низкие шансы подняться по социальной лестнице. И простых решений здесь нет, это стратегический вопрос.

Пока же Мартин часто сталкивается по работе с оперативными задачами, которые приходится решать местным властям.

— Они очень перегружены в связи с беженцами. Не хватает людей, денег, помещений, и при этом постоянно приходят новые партии беженцев и на помощь им бросают все ресурсы.

По статистике, порядка 70 процентов вновь прибывших — мужчины. Это мужчины, у которых нет шанса в ближайшее время найти себе пару, обреченные на сексуальную фрустрацию. Но, конечно, одного этого недостаточно, чтобы толкнуть их на преступления сексуального характера. Отношение к женщинам среди мужчин из Северной Африки сделало события в Кельне возможными — основной тезис, который обсуждается в эти дни.

— Когда началась волна приема беженцев, это был мой основной страх, — делится Анне, жительница Кельна. — Первое, что мне пришло в голову — какое впечатление произведет на приезжих тот образ современной эмансипированной женщины, за который мы здесь боролись? Которая равна с мужчиной в правах, одевается на свое усмотрение с разной степенью откровенности, появляется на публике с алкоголем, к примеру. Не приведет ли это к случаям, подобным тому, что произошел. И еще — как моя дочь будет учиться в школе с мальчиками, для которых женщина — существо второго сорта? Хотя, может, я тенденциозна?

Проверять себя на тенденциозность очень свойственно немцам. Они достигли в этом высот щепетильности даже в общении с глазу на глаз.

Адель не меньше беспокоится за свою дочь, но из других соображений.

— Обе стороны питаются стереотипами, — грустно отмечает он. Мы живем в 2016 году, а «женский вопрос» на Востоке описывается европейцами так, будто мы в конце XIX века. Я считаю, что произошедшее в Кельне следует объяснять другими, более серьезными причинами, вплоть до возможности проплаты подобной акции радикалами с Ближнего Востока. В любом случае, кто-то был заинтересован в том, чтобы это бросило тень на беженцев и ввело Германию в панику. И боюсь, кельнские события — это только начало.

В этом они сходятся с Анне: «Кельн — это только начало».

— Вся эта волна Willkommenskultur меня с самого начала удивляла, — говорит Мартин. Мы ведь «правильные» — надо помочь людям, потому что это правильно. Отсюда феномен кратковременной массовой эйфории по поводу приема беженцев, вроде чемпионата мира по футболу 2006, когда радостные немцы бегали по улицам. И то, что он так резко пошел на спад, только подкрепляет это впечатление.

— Социальные сети усилили эффект флешмоба доброго дела, — считает Виктория, студентка магистратуры из Кельна. — Полгода назад постить в фейсбуке о своем желании помочь беженцам в той или иной форме было круто. Я сама собиралась провести среди детей беженцев мастер-класс по танцам. А теперь все мои друзья постирали свои старые записи на эту тему, сейчас с ними легко «попасть под раздачу» от тех, кто придерживается правых взглядов.

В эти дни Германия наблюдает бурный всплеск общественной дискуссии в интернете. На фоне умеренных высказываний в СМИ по тэгу #Koelnhbf в сети можно найти тысячи постов. Немецкий фейсбук взрывается после записи сотрудника кельнской полиции, который рассказывает о том, что соискатели на статус беженца могут воровать на кельнском вокзале, не боясь экстрадиции на родину. Срок за подобное правонарушение не превышает трех лет и, согласно действующему закону, даже не мешает преступнику рассчитывать на убежище.

Ну и конечно, интернет в Германии в эти дни становится местом всплеска правых настроений. Обеспокоенность этим высказывает Саша Лобо, колумнист еженедельника «Шпигель», который говорит об опасности социал-сетевого-национализма (термин, который он придумал с намеком на национал-социализм Гитлера). Кельн, который еще год назад так успешно противостоял митингам правых организаций, может стать новым их символом.

За считанные дни немецкое общество раскалывается на две части, в том числе, довольно аккуратно, статистически. По опросам, больше половины немцев боятся, что Германия не справится c проблемой беженцев. 50 процентов боятся беженцев как явления. Уже каждый десятый готов голосовать за правую популистскую партию «Альтернатива для Германии» (АfD). Если бы выборы прошли сейчас, они сенсационно стали бы третьей по численности партией в бундестаге.

— Мне не хватало с самого начала критического отношения к вопросу приема беженцев, — рассказывает Зильке. — Было бы разумней, если бы с самого начала нам сообщили о том, какие проблемы у нас будут в связи с их приездом. А теперь меня пугает обстановка напряжения и даже ненависти среди знакомых и коллег. Сейчас многие высказывают по-настоящему ксенофобские вещи, которые те же люди не осмелились бы произнести вслух еще три месяца назад.

Отсутствие внятной общественной дискуссии по вопросам интеграции беженцев, действительно, дает повод для многочисленных домыслов всем, кто недоволен миграционной политикой правительства Меркель. Даже те, кто в целом положительно оценивает решение о приеме беженцев, отмечают, насколько необдуманными выглядят многие меры. Так, лишь недавно были введены уникальные паспорта беженцев. Их отсутствие позволило некоторым предприимчивым мигрантам переезжать из одной федеральной земли в другую и регистрироваться повторно, получая несколько раз денежное пособие.

В силу демографии сегодня Германия без мигрантов уже невозможна. Не стоит вопрос, принимать их или не принимать, но — в каком количестве и что с ними делать?

— Мигрантов можно только приветствовать, у нас не хватает рабочих рук, — говорит Зильке. — Но существует риск, что интеграция опять пойдет по пессимистичному сценарию, как это уже случилось в 70-е годы, когда сюда приехали турки. Тогда все, что можно было сделать неправильно, было сделано неправильно. В итоге стала возможна самоорганизация мигрантов по клановому принципу, возникновение геттообразных турецких кварталов в Берлине, огромная по немецким меркам волна преступности.

В каком-то смысле, для Германии это большой шанс, потому что изменения должны были наступить в любом случае, говорит Мартин. «И одной политической партии, одной силе, а тем более, одной личности это не под силу, понадобится консенсус всех политических сил». Для немцев характерно подчинение авторитетам, подытоживает Зильке: «Если некая сила, политическая ли или медийная, вновь убедит их, что беженцы — это хорошо, мы, как любит говорить фрау Меркель, возможно, действительно «с этим справимся».

Скоро в Кельне начнется карнавал — неделя, когда люди перед Великим Постом отдают дань наслаждениям. В средневековой Европе карнавал — это время шутов и ряженых, обжорства и пьянства, время выворачивания наизнанку всех культурных норм, освобождения и демонстрации подавленных инстинктов, в том числе сексуальных. По выражению культуролога Михаила Бахтина, народный карнавал в средневековые времена обнажал «материально-телесный низ» — ритуальные переодевания, избиения, обливание мочой и ругательства знаменовали обновление и начало нового цикла.