Парадокс: противостояние есть, а термина для него нет. Так ли уж опасна холодная война, 70-летие начала которой будет отмечаться через три недели?

На конференции в Мюнхене российский премьер заявил, в общем-то, банальную вещь – «можно сказать и резче: мы скатились, по сути, во времена новой холодной войны». Он возложил вину за это на атлантистов – «чуть ли не ежедневно нас объявляют самой страшной угрозой то для НАТО в целом, то отдельно для Европы, то для Америки и других стран (коллега господин Столтенберг это тоже только что продемонстрировал), снимают пугающие фильмы, в которых русские начинают ядерную войну. Я вообще иногда думаю: мы в 2016 году живем или в 1962-м?»

Действительно, выступавший перед Медведевым генсек НАТО Столтенберг говорил о сдерживании России – вот как сам премьер объяснял потом свое восприятие речи генсека:

«Ведь он о чем говорил? Он говорил: Россию нужно ограничивать, контингенты увеличивать, защищаться по всем границам, по всем рубежам. Но если это не подготовка к холодной войне, то тогда к чему? Вот такова реальность».

Медведев затем уточнил: «я нигде не говорил о том, что началась новая холодная война, но я говорил о том, что решения НАТО подталкивают к возникновению новой холодной войны».

Уточнение понадобилось, потому что в англосаксонской прессе сразу же прозвучали обвинения Медведева в том, что он объявил о начале новой холодной войны. Впрочем, западные политики сами тут же заявили, что поняли слова премьера ровно наоборот – как призыв не допустить новой холодной войны.

«Мы совершенно точно не в ситуации холодной войны. Я думаю, что тот, кто сегодня утром внимательно слушал премьера Медведева, тот, в противоположность сообщениям новостных агентств, которые я читал, тоже понял это иначе. Мы поняли это так, что он хотел сказать о том, что мы должны избежать ситуации, которая ведет нас к холодной войне», – заявил министр иностранных дел ФРГ Штайнмайер. «В последние дни я не почувствовала климата холодной войны», – вторила ему шеф европейской дипломатии Могерини.

А главнокомандующий Объединенных вооруженных сил НАТО в Европе генерал Филип Бридлав сказал, что «мы в НАТО не хотим наступления холодной войны... Мы не говорим об этом. Мы не хотим, чтобы она наступила, и не предвидим ее наступления».

Сам Йенс Столтенберг позже заявил, что «мы должны отвечать на угрозы со стороны России, когда она решает менять границы в Европе, как это было с Украиной и Крымом. Но в то же время мы не ищем конфронтации, мы не хотим новой холодной войны... Мы не находимся в ситуации холодной войны, но это и не партнерство». Заявил генсек и о том, что «надо избегать эскалации, поэтому мы так заинтересованы в продолжении политического диалога с Россией – чтобы и без того сложная ситуация не стала еще сложнее».

При этом Столтенберг тут же повторил два вымысла, которые сами по себе подтверждают заявления Москвы о том, что НАТО нагнетает ситуацию – он сказал, что не будет называть Россию врагом, в отличие от Путина, который сделал такое заявление в адрес НАТО. Но Путин никогда не говорил о том, что североатлантический блок является врагом России – мы видим враждебные нам действия, но президент пока еще ни разу не употреблял термин «враг» по отношению к тем, кого он с сарказмом продолжает именовать «нашими партнерами».

Второе утверждение Столтенберга столь же надуманно – отвечая на вопрос о том, опасается ли НАТО применения российского ядерного оружия, он сказал, что «во всяком случае Путин уже грозил (такой возможностью)». То есть слова президента Путина о том, что для защиты Крыма в момент его возвращения в состав России при возникновении угрозы применения странами НАТО вооруженных сил он готов был отдать приказ привести в состояние готовности наши ядерные силы, трактуется (и уже не в первый раз) как размахивание ядерной дубинкой.

Что же получается? Одно лишь упоминание на высоком уровне о холодной войне вызвало взаимные уверения в том, что никто ее не хочет – при этом демонизация России со стороны атлантистов продолжается. Как и политика блокады России, хотя Вашингтон периодически говорит о том, что никогда не ставил себе целью изоляцию нашей страны и хочет сотрудничать с ней по взаимовыгодным вопросам. Разговоры о холодной войне стали общим местом в устах пусть и не первых лиц, но политиков, аналитиков и прессы. Более того, все чаще звучат голоса о том, что мир уже втягивается в третью мировую войну, и даже о том, что она уже фактически идет (в том числе об этом говорил и римский понтифик).

Действительно, война на Ближнем Востоке потенциально может стать детонатором как минимум очень большой войны, в которую будут серьезнейшим образом вовлечены все великие державы. Да что там потенциально – даже сейчас мы наблюдаем, как попытка Эрдогана разыграть карту американо-российских глобальных и региональных противоречий привел к опасному балансированию на грани столкновения на территории Сирии России и Турции, страны – члена НАТО. На этом фоне дружные уверения западных политиков в том, что холодной войны нет и они ее не хотят, смотрятся даже не как споры о терминах, а как попытка игнорировать реальность.

Но все не так просто – на самом деле нежелание признать очевидное объясняется тем, что Запад все еще надеется сохранить свое глобальное лидерство, свой проект глобализации и свое уникальное, гегемонистское положение в мире. Признать холодную войну – значит согласиться с тем, что наступают новые правила игры, строится новая глобальная архитектура мировой безопасности.

Дело не в том, что она будет повторять ту, которая сложилась после Второй мировой войны – двухполюсный мир сейчас невозможен, а в том, что, как и тогда, она будет строиться на балансе сил и интересов. Не будет главного, определяющего все игрока, который может ни с кем не считаться – а именно такую модель атлантический мир пытался навязать всем после своей победы в предыдущей холодной войне. Победы, которой не было – потому что сама холодная война была способом поддержания всеобщего мира, недопущения глобального конфликта. А вот как раз то, что ее завершение – ставшее возможным благодаря выходу из игры СССР – было воспринято Западом как своя победа, и стало причиной резкого роста мировой турбулентности и фактически поставило человечество на грань новой мировой войны.

Холодная война в 40-е началась как признание невозможности сохранения между вчерашними союзниками партнерско-дружеских отношений. И как раз во избежание новой войны стороны разошлись по военно-политическим лагерям, сам факт существования которых предохранял мир от глобальной войны. Сейчас мы вступили в период новой холодной войны – чтобы удержать человечество от большой войны на то время, пока будет формироваться новая система международного баланса сил. То есть должны быть достигнуты условия, при которых возможен крепкий и устойчивый мир. На это уйдет десять, а может быть, и двадцать лет – но сейчас альтернативой холодной войне является не «холодный мир», а вполне себе горячая война.

Чем вообще была предыдущая холодная война, продолжавшаяся четыре с лишним десятилетия? Именно поддержанием мира – в первую очередь в Европе, которая тогда была центром противостояния США и СССР. Именно там были сосредоточены ударные силы армий двух стран, включая ядерное оружие.

Принято считать, что холодная война началась 70 лет назад, 5 марта 1946 года, с фултонской речи Черчилля. Бывший премьер заявил тогда об опустившемся посреди Европы «железном занавесе», о том, что в Восточной Европе теперь нет никакой подлинной демократии, а один тоталитаризм, что русские выдвигают требования к Турции и Персии, и в целом «это, конечно, не та освобожденная Европа, за которую мы боролись. Это не то, что необходимо для постоянного мира». А вот США якобы оказались на вершине мировой славы, и «братская ассоциация англоговорящих народов» (Великобритания с ее доминионами от Канады до Австралии) в данный исторический момент является «единственным инструментом, способным предотвратить войну и оказать сопротивление тирании».

Собственно говоря, именно тогда в политическом плане и была провозглашена концепция построения «мира по-англосаксонски» и глобализации. Тогда же ее противником объявлялся СССР – с которым Черчилль предлагал не воевать, а говорить с позиции силы.

«Я отвергаю идею, что новая война неотвратима... Я не верю, что Советская Россия жаждет войны. Она жаждет плодов войны и неограниченного расширения своей власти и идеологии... Из того, что я видел во время войны в наших русских друзьях и соратниках, я заключаю, что ничем они не восхищаются больше, чем силой, и ничего они не уважают меньше, чем слабость, особенно военную слабость. Поэтому старая доктрина баланса сил ныне неосновательна».

То есть Черчилль предлагал не воевать с Россией, а вынудить ее к миру. Он действительно опасался, что СССР может взять проливы и дойти до Индийского океана. И хотя решение о демонтаже Британской империи уже было принято, это не означало, что англосаксонские стратеги собирались отказываться от контроля за ключевыми геополитическими узлами.

Просто функции глобального управляющего переходили от Лондона к Вашингтону и важно было не допустить дальнейшего расширения зоны влияния и так чрезвычайно усилившейся России – вот Черчилль и беспокоился. Впрочем, у Штатов было атомное оружие, и его наличие вселяло уверенность в бывшего премьера, хотя, конечно, в Фултоне он не говорил публично о том, что в это же время обсуждал с американскими руководителями – возможности ядерного удара по России. Ядерный удар до 1949 года – когда бомба появилась и у СССР – Штаты нанести не решились, но сам факт наличия у них такого оружия, конечно же, учитывался Сталиным тогда, когда он слышал рассуждения Черчилля о том, что нужно сделать для предотвращения новой войны: «Для этого нужно под эгидой Объединенных Наций и на основе военной силы англоязычного содружества найти взаимопонимание с Россией»

Понятно, что «найти взаимопонимание» «на основе военной силы» читалось в Москве и как едва скрытая угроза. Поэтому неудивительно, что спустя несколько дней Сталин сравнил вчерашнего союзника с Гитлером, заявив, что «господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими нациями».

С этого момента бывшие союзники стали противниками. Но только если Черчилль предполагал, что англосаксонский мир сумеет заставить СССР принять его правила игры, что политика сдерживания сработает, то получилось все совсем не так. Мир разделился на два лагеря – и англосаксы стали лидером не всего мира, а лишь его части. Вслед за Восточной Европой стал красным Китай, у СССР появлялись союзники в Азии, а потом и в Африке. Сплоченный атлантистами в НАТО Запад перешел к обороне – причем вплоть до конца 50-х он не был уверен даже в том, что ему удастся удержать такие страны, как Франция или Италия.

Ключевым в англосаксонской стратегии стало намерение не допустить расширения сферы влияния СССР. При этом сфера влияния все равно расширялась – так, уже в 70-е в нее попали страны Юга Африки. Но при всем геополитическом противоборстве войны двух сверхдержав не случилось – были опосредованные войны, как в Корее или Вьетнаме. При этом обе стороны подозревали противника в желании развязать большую войну – и у Кремля были для этого веские основания, учитывая как существовавшие планы американского первого удара, так и то, что до начала 60-х Штаты имели неоспоримое ракетное преимущество над СССР.

К середине 60-х сложилась уравновешенная система международных отношений, в рамках которой, несмотря даже на войну США во Вьетнаме, всем стало понятно, что никакого столкновения двух держав не будет – и в первую очередь это успокоило Европу. К началу 70-х это оформилось в разрядку – когда были установлены нормальные отношения Москвы с ФРГ, а потом и с США. С 1972 года впервые начались регулярные американо-российские контакты на высшем уровне – и практически до конца 70-х все шло более-менее нормально. Борьба за сферы влияния продолжалась, но никто уже по большому счету не рассматривал Европу как поле будущей битвы.

Но она все больше становилась зоной соперничества между англосаксами и СССР. Крепли экономические связи Западной Европы с Москвой, а США делали ставку на дестабилизацию восточноевропейских режимов, в первую очередь польского. На этом фоне начался новый этап гонки вооружений – американцы решили разместить новые ракеты в Европе, и вместе с кризисом вокруг Афганистана и Польши отношения двух стран снова скатились к открытой холодной войне. Санкции, бойкот Олимпиады, приход к власти Рейгана с его «звездными войнами» и «империей зла» – первая половина 80-х прошла в активной конфронтации, но опять-таки без какого-либо риска реального военного столкновения. При Горбачеве СССР пошел на односторонний выход из игры – холодная война официально была объявлена оконченной в декабре 1989-го на Мальте, во время встречи Буш – Горбачев. 

Атлантисты праздновали «конец истории» – победу в холодной войне они расценили как свой полный триумф и карт-бланш на мировую гегемонию. Как писал Збигнев Бжезинский, «с геополитической точки зрения результат поражения СССР в холодной войне напоминает 1918 год. Потерпевшая поражение империя находится в стадии демонтажа. Как и в процессе прекращения предыдущих войн, здесь наблюдался отчетливо момент капитуляции».

То есть он сравнивал выход СССР из холодной войны с капитуляцией Германии – которой, кстати, были навязаны настолько несправедливые условия мира, что они сами по себе запрограммировали попытку немецкого реванша в 30-е. А оставшуюся от СССР Россию попытались не просто задвинуть на обочину мировой политики, ей отказали даже в праве на интеграцию разваленного русского и постсоветского мира. Победитель в холодной войне решил забрать себе все – что называется, вплоть до Украины. Ответная реакция России в Крыму показала, что отступление закончено. Новая холодная война началась.

Впрочем, она реально началась не в марте 2014-го, а за несколько лет до этого – в период между 2007-м с путинской мюнхенской речью и 2011-м с атакой на Ливию, были лишь слабые попытки ее притормозить. Но новая холодная война была запрограммирована не просто возвращением России – но и возвышением Китая, и крахом атлантического проекта, и ростом региональных центров силы. Это не холодная война России и Запада – это холодная война нескольких мировых цивилизаций, которые попытаются таким мирным способом найти новый баланс сил и точку равновесия архитектуры глобальной безопасности. Такая «война» уж точно лучше влекущего всех к катастрофе мира по-американски.