В Москве на углу Кадашевской набережной и Лаврушинского переулка строится новое здание Третьяковской галереи, которое должно довершить формирование одного музейного квартала. Эскизы того, как строение будет выглядеть, в изобилии имеются в открытом доступе, и каждому не составляет особого труда понять, что это такое будет.

Музей русского изобразительного искусства, которым является Третьяковка, есть место встречи человека с выдающимися образцами своей культуры, и чтобы разобраться в соответствии фасада здания поставленной задаче — встрече с русской культурой — следует вспомнить, что же это такое, культура. Человек прежде свою деятельность никогда не понимал как простой механический процесс. В работу — в чем бы она ни заключалась — он вкладывал свое умение или «душу», то есть отображал в своей работе себя, не отделял ее от себя, все, что он делал, исполнял, было частью его мира, и он был частью его. Люди строили свой мир сообща, совокупность признаков этого общего миростроительства, мироустройства по-человечески принято называть культурой.

Но как люди существа не безликие, в понятие культуры входят не только общие технические и художественные приемы, с помощью которых они возделывали свое пространство, но также личное техническое мастерство, высокое овладение ремесленным искусством изготовления изделий и, как правило, в связи с последним, особый, свойственный развитому и умелому индивиду личный художественный прием, придающий изделию особый, отличительный оттенок. Если мы прогуляемся по раскопу бронзового века, то мы увидим совершено одинаковые горшки с одинаковым совершенно орнаментом, прочие изделия нам покажутся точно такими же одинаковыми, словно их делал совершенно один человек, лишь изредка покажется «рука мастера», особо тонко выполненная посуда или заметно аккуратнее нанесенный орнамент.

Но оно все равно никак не выпадет из общего, можно смело сказать, что мы с вами видим культуру. Существовавшую на протяжении сотен лет. Передвигаясь от раскопа к раскопу одной культуры, мы видим, как она менялась, какие детали в нее почти незаметно привносились, следуя обычно измененным условиям, но главным остается одно — люди строят свой мир для себя узнаваемым, подчеркивающим их общую идентичность освоенному пространству. Эту идентичность еще принято называть культурным кодом, и он есть часто даже негласный, вырабатываемый воспитанием (то есть самой же культурой, самовоспроизводимый ею) комплекс предписаний оставаться узнанным, своим и понятным.

Культурный код со временем слабел, «глобализация» делала свое дело, культуры все больше смешивались, личное мастерство художника, ремесленника стало занимать в культуре все больше места. Ремесла постепенно стали разделяться на прикладные и художественные, последние все чаще стали удовлетворять исключительно эстетическому спросу и значения прикладного уже не имели. Такая «высокая культура», создаваемая хорошими мастерами, обслуживала религию и политическую элиту. Религия была местом соприкосновения верхов и низов, поэтому и простой народ в той или иной мере был к ней — высокой культуре — причастен.

Давно дело было, конечно, но в те времена, когда «высокая культура» была не простым звуком, художником-живописцем, к примеру, считался тот, кто освоил мастерство живописи. А если этому мастерству придавался особый, свойственный развитому человеку технический прием и умение с его помощью создать новый, невиданный и притягательный художественный мир, то такой художник писался с большой буквы. Считался Мастером. Таким образом, все три составляющие культуры («культурный код», техническое мастерство, самовыражение индивида) имели место и хорошо уживались в ту эпоху, когда культура стала «высокой». Искусства необычайно расцвели в тут пору, и до сего времени промежуток времени между Античностью и Возрождением люди искусства справедливо относят к лучшим творческим годам человечества.

В общих чертах творчеством называют всякое ремесло, создающее новый, доселе не виданный мир, а когда о творчестве даже уже не знают что сказать, настолько оно необычно, то говорят, что у художника имелся в наличии «свой взгляд». Со временем было подмечено, что рынок все больше, чем даже на умение рисовать, реагирует на «свой» или «особый взгляд». Про оригинальных и хорошо покупаемых живописцев говорили все чаще, что «он так видит», и желающие сделаться живописцами быстро смекнули, чего от них хотят. «Своего взгляда». Ну тут, естественно, понеслось и довольно быстро, потому что уж чего-чего, а намалевать «свой взгляд», «свое видение», поставив их прежде умения составить композицию и выдержать цвет, это как раз то, что характеризует отсутствие первого составляющего культуры, то есть набора узнаваемых кодов, и второго — мастерства, подчеркивая торжество самовыражения.

Самовыражался мир относительно недолго. Эпоха модерна стартовала резво и галопом домчалась до состояния, которое принято называть контркультурой. Последнее, что от культуры еще оставалось, она допользовала, породив много разных «ярких стилей». «Стили» очень быстро все использовались во всем, где только можно, приелись, отрыгнулись и перестали вызывать «шок, трепет и удивление». Они стали — ничем. И это культурное «ничто», пришедшее на смену модерну с его последней печатью — контркультурой, назвали постмодернизмом. Пришла мода изготавливать ничто. То, что не имеет лица, смысла, выражения. Винегрет из вокзальной столовки, где ни все вместе, ни каждый по отдельности кусочек блюда не имеет никакого вкуса. Как на иных рыночных ларьках пишут синим по оранжевому, привлекая клиента, «майки, наклейки, значки, приколы», так наступило все вместе и одновременно «ничто». Наклейка, выражающее ничто, значок с ничем и прикол ни о чем. Не смешно, не узнаваемо, глаз ни на чем дольше секунды не задерживается — не интересно. Разве что майка… Можно надеть. Вещь прикладная, всегда полезная.

Новое здание Третьяковской галереи, вероятно, российским министерством культуры оценено как вещь полезная. Как майка. И в этом смысле она, конечно, годится. Это такой дом. У него есть стены. В нем имеются окна, двери. Вещь полезная, как дача для какого-нибудь нефтегазового короля была бы просто «шикарной». Если же попытаться соотнести это с Третьяковской галереей, то единственным образом видится в этом прикол. Кто-то прикололся вот такое соорудить для музея русского искусства, в барабане покрутили различные приколы, выпал такой вот прикол, сказали дружно — «годится». Постмодернизм на всех этапах, от обсуждения, видимо, проекта до внедрения, выражающий, что культура уехала.

Народ в России от высокого искусства оторван довольно изнурительным бытом. Культура же не такая вещь, которую надо «понимать», к ней следует приобщаться. А это значит удовлетворять свой эстетический запрос на поиск культурного кода. Музеи в том числе должны служить ключами к этому коду. Люди по-разному удовлетворяют свой эстетический голод. Например, пролистыванием глянцевых журналов, рассматриванием красивых фотографий. «Культурность» выступает зачастую в качестве мероприятия, поэтому люди, увы, довольно часто понимают культуру как комплекс мероприятий. И какой спрос с них, если их так воспитывали «культурно приобщаться» — приходить «на мероприятия», которые надо «провести». Но для чего у нас существует министерство культуры? Для того ли, чтобы продолжать их водить на мероприятия в здание, похожее на дачу нефтегазового короля или на торгово-развлекательный центр? Возможно, тут уместно провести утренник или встречу с Дедом Морозом, но встречу с русской культурой тут организовать нельзя, с порога видно, что вас ведут не на встречу с ней, а на мероприятие.

Задачами министерства культуры должны быть: постараться напомнить людям о своей идентичности, привить им культурный код, восполнить эстетическую канву этого кода, ради его же высокой репродукции в поколениях, прививая им лучшее и обращая их к самому лучшему и выдающемуся. Галерея в свое время возникла в тихом, зажиточном купеческом районе Москвы. Основатель ее озаботился тем, чтобы русская культура, представленная в работах современных ему живописцев, не была растаскана по кабакам, не сгинула там, стимулировав тем самым ее дальнейшее развитие, которое привело к отечественному и мировому признанию галереи. И дальше коллекция пополнялась ради того, чтобы народ мог к лучшим образцам своей культуры всегда обращаться, начиная с самых истоков, с древнерусского искусства. Много сейчас говорят о «скрепах», о «корнях», которых нужно держаться, но «корни» подразумевают сохранение аутентичности, соответствия времени, месту и цели, ради которых и в условии, окружении которых возник тот или иной культурный проект.

Театр начинается, говорят, с вешалки. Любое приобщение к культуре начинается с порога, с того, как тебя встретили, на что настроили. Так на что хотят настроить тех, кто придет в галерею? На восприятие или на мероприятие? Судя по всему, в министерстве культуры подразумевают, что соберутся культурные люди, что-то посмотрят выдающееся из современного, из пульверизатора набрызганное, проведут тем самым мероприятие, но сказать, что это никого не трогает, уже нельзя. Их, возможно, и не трогает, потому что «ничто» и «ни о чем» не может трогать. Но это трогает русскую культуру. Тем, что ее здесь с порога нет, а фасад здания констатирует ее отсутствие.

Игорь Бекшаев